Росс Барнаби - Загадка белого «Мерседеса» [Сборник]
Что она делала весь этот первый год в свободное время? Ее комната была мала, скромна и уныла. Преимущество, что ее просто убирать и легко натопить, к тому же очень тихо, близко от работы и довольно недорого. Электрокамин и газовая плита; крошечный балкон, где она держала продукты и вешала белье; кровать, стол и стул, почти ничего больше. Из Голландии она привезла немного: красивую хрустальную вазу, пепельницы, несколько фарфоровых чашек да фотографию отца в характерной для него позе, которая ей нравилась. Все остальное она продала. Оставалась, однако, одна картина, которую она всегда любила — ландшафт Иль де Франс, повозка, нагруженная репой, две першеронские лошади и необъятный горизонт. В этой комнате она проводила немного времени. Едва ли больше, чем в публичной библиотеке. Только, чтобы поесть — холодное мясо, салат или овощи из молочной, — постирать и погладить, поспать, почитать, полежать и поразмышлять.
Она любила театр и балет, иногда — кино. Ей доставляло удовольствие ходить к дорогому парикмахеру; изысканность скорее отталкивала ее, но зато развлекали иллюзорность, снобизм, вульгарное богатство и дикое убранство — тщательно разработанная фикция, в которой толстая жена нотариуса может стать Еленой троянской, если только еще вот ровно настолечко постарается.
В свободные дни она любила также освобождаться от тирании пищи. В дни работы вполне можно обходиться салатом и сэндвичами; но у нее было мнение, унаследованное от отца, укоренившееся с раннего детства — необходимо один раз в неделю «поесть как следует». Она шла в ресторан, одна, захватив с собой книгу. В хороший ресторан, ибо плохой — еще хуже, чем салат. Было приятно есть изысканные дорогие блюда после недели сосисок, сырой моркови и жареного картофеля. Здесь она профессиональным взглядом изучала официантов и по лицам остальных посетителей заключала о размерах чаевых.
В один из таких дней она сидела в переполненном, позолоченном, хорошо пахнущем ресторане, который ей очень нравился, и читала, изредка отрываясь и лениво поглядывая по сторонам. Чье это знакомое лицо? Он стоял у служебной двери, как будто только что вышел из кухни, и конфиденциальным шепотом беседовал с метрдотелем. Краткие фразы, бесстрастное лицо; медленные кивки епископального одобрения. Деловой разговор, очевидно; она потеряла интерес. Эго был тот человек, который ей нравился, с черным «Пежо» и учтивыми манерами, но это не имело значения. Не было бы ничего особенного, если бы он увидел ее. Возможно, он ее не узнает, а если и узнает, то неважно. Достаточно ли хорошо он воспитан, чтобы обойтись вообще без комментариев?
Она вернулась к рыбе и чтению; рыба была отменна, книга же показалась ей скучной, почти неприятной. Это не слишком огорчило ее, хотя она чувствовала, что следует найти хоть какие-нибудь достоинства в книге, получившей приз «Фомина». Не обязательно книга должна ей понравиться, но Люсьена не ожидала, чтобы она была настолько плоха.
Бархатный голос метрдотеля вкрадчиво вторгся в ее размышления, деликатно и рассчитанно, как подкожный укол, и заставил ее поднять голову:
— Мадмуазель, не позволите ли вы джентльмену сюда сесть? Я прошу прощения, у нас сегодня небольшой беспорядок. Он не заказал места заранее, но нам бы не хотелось его разочаровывать.
Люсьена неопределенно кивнула: она не возражает. Она положила книгу и взяла свои перчатки с противоположного угла стола. Только тогда она заметила, что это был тот самый человек, с черным «Пежо». Ясные голубые глаза; вежлив, ни намека на дерзость. Раньше она не видела его без шляпы; голова приятной формы, короткие рыжевато-коричневые волосы, загорелый и молодой с виду. Он поклонился с обычной для него любезностью.
— Сожалею, что вынужден беспокоить… — Никакого намека на то, что он узнал ее.
— Вы меня совершенно не беспокоите, месье.
— Благодарю вас, мадмуазель.
Метрдотель поклонился и подсунул меню. Мужчина даже не взглянул на него.
— Устрицы, месье Рафаэль, и антрекот по-бордосски. Побольше кабачков, зеленый салат, немного обычного вареного картофеля и бутылку оксерского, сегодня — иранси.
Официант растворился в воздухе. Люсьене порядком надоела ее книга, она со стуком хлопнула ее на стол и поддела на вилку последний заблудившийся гриб.
Она сама не знала, почему она заговорила; возможно из любопытства, чтобы выяснить, узнал ли он ее.
— Машина хорошо ходит?
Он улыбнулся; значит, узнал.
— Конечно. Это славная рабочая машина, и разумеется, я забочусь, чтобы она была хорошо ухожена: кажется, она довольна своим хозяином… Книга не интересует вас или я мешаю вам сосредоточиться?
— Нет, никоим образом. Я лишь рада поводу отложить ее ненадолго.
— А что вы о ней думаете? Или еще рано об этом говорить?
— Я нахожу ее… немножко глупой, немножко противной… хотя она и получила приз.
Он ловко проглотил хлеб и устрицу.
— Я рад слышать это от вас. Я читал ее на прошлой неделе. Ею, видимо, должны восхищаться, но я думал то же самое, что и вы.
Налетел официант и забрал тарелку Люсьены.
— Немного сыра. И кофе экспрессо.
— По-моему, — продолжал он раздумчиво, в перерыве между устрицами, — героиню не так-то легко проглотить. Не в пример устрицам.
— Это интересно. Вы можете судить о ней лучше, чем я. Не думаю, чтобы я могла судить достаточно хорошо. о других женщинах. Совсем нет, по правде говоря, я ни одной не знаю.
— Вы можете знать себя. Но может быть, вы хотите сказать, что предпочитаете женщинам мужскую компанию?
— Это верно. Я убедилась в этом на работе.
— Думаю, что это совершенно нормально, — с сожалением доедая последнюю устрицу. — Должен признаться, что французские устрицы нравятся мне больше зеландских.
— Мне они все нравятся, — сказала Люсьена, немного удивляясь сама себе.
— Мне тоже, если быть честным, — усмехнулся он. — Это было неискреннее замечание; хотел, наверное, произвести на вас впечатление.
Она сразу же откликнулась на это проявление честности, такое незначительное и тем не менее такое редкое. Он не мог знать, что фривольным замечанием об устрицах уже завоевал ее доверие.
— Я не верю в женщин, подобных этой. И уж во всяком случае не люблю их.
— Но такие вещи все же случаются.
— Но не со мной.
— Вы субъективны.
Он ел свой антрекот; он был груб, слишком бесцеремонен. Ее кофе капал медленно; она, казалось, следила за тем, как наполняется чашка, сердясь на себя за глупое детское замечание. Ему хотелось… Что ему хотелось? Не извиниться, это бы только ухудшило положение, но как-то сломать тонкую корочку льда, заговорить с ней еще. Даст ли она ему теперь отпор?
— Стакан вина?
— Да, спасибо. — Она боялась, что оттолкнула его своей бестактностью; облегчение, которое она испытала, сделало ее ответ почти чересчур воодушевленным.
Он торжественно вытер стакан чистой салфеткой, отмахнувшись от какого-то назойливого официанта.
— Это действительно очень хорошее вино, и поэтому мне очень приятно предложить его вам: скажите, как оно вам нравится.
— Оно прекрасно; но я, боюсь, не знаток.
— Тогда вы можете испытать удовольствие познания. Почему бы и нет, в конце концов, ведь это важно — узнавать о вещах, доставляющих удовольствие. Хотя бы для того, чтобы научиться получать его больше.
— Да. Мне нравится еда и нравится пить. И мне хотелось бы научиться; я только начинаю выяснять, что есть хорошего в ресторанах.
Он улыбнулся ее словам.
— И почему в ресторанах — тоже важно. Боюсь, хорошего немного, как правило; в этом деле я кое-что знаю. Но этот — один из лучших в Брюсселе.
— Мой отец был настоящим экспертом по части вин. Но я была маленькой и глупой, когда он мне рассказывал об этом, как и о других вещах. Я не обращала внимания, полагая, что это неважно. С массой вещей так было; теперь я сожалею.
— Вы говорите так, будто он больше не продолжает своих уроков.
— Он не может; он умер. — Слово «умер» прозвучало тяжело и глухо.
— Несчастье. Оно лишило его, в частности, удовольствия обучать вас.
Люсьена нашла это замечание очень тактичным. Никаких глупых соболезнований. Она сожалела, что упомянула об отце не дольше того мгновения, которое потребовалось ему, чтобы откликнуться на ее внезапную откровенность.
— Вино мне очень нравится.
— Да, выпейте еще. Оксер прекрасен, там делают очень хорошее вино. Не так-то легко его достать; это одно из немногих мест в Бельгии, где его можно найти.
«Очень педантично, — подумал он. — Я должен научиться быть менее натянутым в обществе этой девушки».
— Не думаю, чтобы я когда-нибудь была в Оксере.
— Это личное замечание, и непростительное, но говорить по-французски вы научились не в Брюсселе.
